главная arrow теракт arrow воспоминания arrow Рассказывает заложник А.Сталь

home | домой

RussianEnglish

связанное

Гришин Алексей
Памяти Алексея Дмитриевича Гришина
Светлая память прекрасному человеку! Мы работали в ГМПС, тог...
14/11/23 18:27 дальше...
автор Бондарева Юлия

Пантелеев Денис
Вот уже и 21 год , а будто как вчера !!!!
26/10/23 12:11 дальше...
автор Ирина

Устиновская Екатерина
Помним.
24/10/23 17:44 дальше...
автор Аноним

Рассказывает заложник А. Сталь
Написал Александр Сталь   
26.12.2002
Оглавление
Рассказывает заложник А. Сталь
Страница 2
Страница 3
Страница 4

Хроника трех ночей в «Норд-осте»

 «Чтобы испугать десять тысяч —
достаточно убить одного»

(Мудрость китайских императоров).



«…и никакому террористу
его не выключить вовек!»

(А. Иващенко, Г. Васильев, авторы

«Норд-Оста» (из «Вечного думателя») )



«Делай то, что должен,
и пусть будет то, что будет»

(Рыцарский девиз)

После первого акта, когда Саня Григорьев пропел свою арию, А. подумала, что это конец спектакля и собралась домой, но я сказал, что будет еще вторая часть. Даже в страшном сне нельзя было представить, что второй «акт» затянется на 57 часов, в течение которых я буду осуждать себя за то, что мы с А. не ушли после первой части.

 Захват. Первые часы

 Вторая часть мюзикла началась ровно в девять вечера. На сцене отплясывали чечетку летчики. В пять минут десятого слева (все указания слева — справа — со стороны зала) вышел человек в камуфляже, черной маске и с АК на плече. «Классический» террорист — именно так их и изображают в фильмах. Не говоря ни слова, он дал очередь в потолок над сценой, а потом — по декорации. Разбилось несколько лампочек, осколки полетели вниз, но музыканты продолжали играть, а артисты — отплясывать. Справа, в проходе, появилось еще несколько террористов. Боевик на сцене схватил крайнего артиста, потащил его к краю сцены и столкнул в проход. Другие бандиты что-то кричали в оркестровую яму, раздалось еще несколько выстрелов, и, наконец, музыка стихла, а артисты под прицелом бандитов покинули сцену.

Зал воспринял первые выстрелы визгом и хохотом, как не очень удачную шутку — выстрелы были громкие и «раздражали», но зато всем было интересно, что же будет дальше — в то, что это теракт, сначала, похоже, не поверил всерьез никто. Постепенно террористов становилось все больше, появились девушки в черном, с закрытыми паранджой лицами. Поясов с взрывчаткой, кажется, на них еще не было — они одели их позже. Первая фраза, которую я разобрал, была — «Вы не понимаете, что происходит. В Чечне война идет, вы знаете об этом?» Потом они потребовали, чтобы все подняли руки за голову.

Мысль о том, что это не шутка, возникла у меня сразу же как только заглохла музыка. Почувствовал, как сердце забилось раза в два чаще. Но уже через секунду успокоился — «этого не может быть! Шутка! Очень глупая, но шутка!» Когда прозвучало требование «Руки за голову!» почти не кто не послушался, кто — то громко крикнул — «А за чью?», раздался смех. Но тут бандит, шедший по проходу между балконом и бельэтажем ударил нагой, а потом прикладом парня, который то-ли что-то ему сказал, то ли попытался встать. Вид крови, хлынувший из виска, убедил меня в худшем, но на этот раз мысль о захвате была почти будничная, не страшная.

Все это время я о чем — то переговаривался с А. , кажется, мы высказывали вслух свои соображения — шутка ли это. Увидев кровь, я сказал — «Это серьезно!» Она была на удивление спокойна. Боевики потребовали, чтобы все кидали в проход вещи и мобильники. Народ стал передавать сумки, телефоны почти все прятали. Я передал зонт, А. была без вещей. Некоторые вещи не передавали, а кидали, больно задевая сидящих перед проходом.

В первые же минуты боевики отпустили всех кавказцев, сказав — «Вы нам братья, мы с вами не воюем». Причем это касалось даже православных грузин. Выпускали по документам, а тех, у кого их не было, «по лицу». Всего — человек тридцать. Несколько кавказцев осталось, так как они пришли вместе с русскими и не хотели их оставлять. Но таких было очень мало. Других иностранцев отсадили в партер, правда они и так почти все там сидели. Украинцев и белорусов, а также таджиков (которых все равно в зале не было) это не касалось. Правда, один украинец стал доказывать, что он иностранец, попросил у боевика сотовый, долго дозванивался до своего посольства, но так ничего и не добился.

Чуть позже на балкон пересадили детей — в основном — артистов мюзикла. На первый ряд бельэтажа посадили школьников — класс седьмой — восьмой. Очень запомнилась их учительница, долго спорившая с боевиками, настаивавшая на том, чтобы класс не рассаживали, а её оставили с детьми. Она держалась очень храбро.

Часть боевиков была в масках, другие — без них. Я сказал А. чтобы она запоминала лица, но она ответила, что навряд ли получиться. Еще раз подчеркну — она держалась очень спокойно.

Помню, в первые минуты она спросила меня, чего же на самом деле хотят захватчики. К этому времени террористы уже выдвинули свои требования, и я ответил, что хотят они вывода войск. А. сказала — «Это не серьезно, ведь понятно же, что никто войска выводить не будет», предложила спросить еще раз, и даже подняла руку, как школьница. Я удержал ее и сказал, что чем спокойнее она будет сидеть, тем безопаснее.

Все это время в проходе под нами, то есть между балконом и бельэтажам, находилась одна шахидка, размахивающая пистолетом, и два-три боевика. Через несколько минут к ним присоединился еще один — в камуфляже, но без маски. Остальные бандиты звали его Асланбек или Аслан. Похоже, что он был главным на этаже, или, по крайней мере, кем-то вроде пресс-секретаря, так как в основном именно он общался с заложниками. Он сказал нам, чтобы мы звонили родным, друзьям, на телевидение, чтобы все знали и подъезжали к театральному центру. Я, к сожалению, оставил мобильник в куртке. А. достала телефон, позвонила кому-то из друзей и сказала, что мы в заложниках, и чтобы через некоторое время они позвонили домой. Потом решила позвонить родным сама. Долго тянула, не говорила про захват, но родные, похоже, поняли, что случилось что-то нехорошее. Я посоветовал ей сказать быстрее — так будет проще и лучше. Когда она сказала — «Мы заложники» её голос дрогнул, и я подумал, что она сейчас заплачет, и взял её за руку, но А. сказала, что все нормально. Действительно, она очень быстро справилась с волнением. Я взял её мобильник и позвонил домой, но не дозвонился. Тогда я позвонил Д., но он, похоже, не очень поверил. Попытался дозвониться до службы спасения МТС, но там трубку никто не брал.

Боевики потребовали, чтобы мы пересели — мужчины в левую сторону зала, а женщины в правую. А. ушла, но, к счастью, села не очень далеко, так, что я мог её видеть или передавать записки. Во время пересаживания боевики очень нервничали, начинали кричать, если кто-то задерживался или наклонялся.

Вскоре к нам на бельэтаж пересадили того «летчика» который был первым выкинут со сцены. Он держался очень хорошо. Не знаю как других, но меня почему — то очень ободрял вид человека в советской военной форме времен начала второй мировой, пусть даже и театральной. Он был без ремня, это проассоциировалось с нашими военнопленными в сорок первом, почему-то подумалось, что мы обязательно освободимся.

После того, как всех пересадили, боевики минут десять кричали на нас из прохода, что знают, что среди нас есть генералы и сотрудники ФСБ. Они требовали, чтобы те вышли, иначе будет обыск, и, если генерал будет найден, то его тотчас расстреляют, но к ним никто не вышел. Тогда они попросили мужчин, которым было на вид за сорок, передать по рядам документы. У некоторых документов не было, но боевики их не тронули. В ходе проверки документов террористы нашли адвоката и переводчика с английского. Аслан сказал, что они могут пригодиться. Он спросил, знает ли кто-нибудь турецкий, но таковых не нашлось. Бандиты требовали отдать все оружие, но, естественно, ни у кого с собой его не было. Потом боевики долго искали ключи от левой двери на бельэтаж, ближайшей к нам, но они куда-то пропали. Тогда они попытались забаррикадировать её стульями, и для этого стали отламывать от пола один ряд, но стулья были крепкими. Аслан спросил, хочет ли кто-нибудь им помочь. Один парень вызвался отламывать стулья, но Аслан сказал, что уже не надо, баррикадировать дверь не стали. Около неё села шахидка, к этому времени уже одевшая пояс с пластитом. К ней обращались Ир или Ира, но я не уверен, что это было имя, а не какое-нибудь прозвище. В отличие от других шахидок она сразу открыла свое лицо, поэтому мы прозвали её Гюльчатай. На вид — совсем молодая, обычная кавказская девушка, каких много торгует на рынке. Она постоянно хмурилась, но как-то неестественно. Было видно, что она очень, очень нервничает.

Кроме неё у двери находился еще один боевик внутри, и один — снаружи зала. Иногда к ним подходил Аслан, гулявший с маленьким радиоприемником по проходу. Примерно такая же картина была у всех дверей. Потом Аслан куда-то на время отошел, его место занял другой боевик, Рашид. Он маску не снимал, кроме того, на переносице маски у него висела белая брошь, жутко выглядевшая на черном фоне. Кажется, именно у него рука была с самого начала в крови — похоже, он разбил кулаком стекло при захвате. Его несколько раз перевязывали, но кровь шла все время. Удивляюсь, как он не свалился. Между делом он упомянул, что Аслан перед ним — никто, но сам никаких приказов не отдавал, только наблюдал. Через десять-пятнадцать минут после захвата боевики несколько раз дружно прокричали «Аллах Акбар!». Потом они кричали так каждые пять — шесть часов, но уже менее дружно.

Минут через двадцать после захвата один из боевиков, находящихся на сцене, огласил их требования — вывод войск из Чечни. Он сказал, что до тех пор, пока не будет штурма, нам ничего не угрожает, но если штурм начнется, то боевики взорвут весь театр. За каждого убитого боевика они также пригрозили убивать десять заложников. Кто-то из зала выкрикнул, что вывод войск — дело долгое, на что одна из шахидок ответила, что они не торопятся, и готовы просидеть в зале столько, сколько угодно. Потом на сцену вышел Аслан, у него в руках был радиоприемник. Он сказал — «слушайте, как врет ваше радио!» Но о чем говорили в эфире я не слышал. Потом Аслан поднялся к нам и сказал — «Передали, что сбежала раненая заложница, а это я сам отпустил беременную. Собаки!»

На сцену и в проход около нашей двери террористы перенесли, как они сами выразились, «трофеи» — еду из буфета. Причем если у нас бандиты таскали коробки сами, то на сцене воспользовались трудом заложников. Трофеи состояли из 2х литровых пакетов с соком, газированной воды (0.33л),, шоколада, жвачек, конфет и растаявшего мороженного. Сначала все это раздавали помногу, потом стали ограничивать. В общем, есть не хотелось, к тому же забивать пустой желудок шоколадом — не дело. В основном ели дети, но и то умеренно — 1–2 плитки шоколада в день. Пить хотелось почти постоянно. Боевикам очень нравилось кидать в зал шоколадки и воду и смотреть, как заложники их ловят. На бельэтаже, в отличие от партера, было жарко, к тому же запасы сока на сцене были несколько больше наших, поэтому у нас наверху вскоре начались перебои с водой. К счастью, девушкам разрешили приносить нам в пустых пакетах воду из туалета, и мы смешивали её с соком, но все равно пить хотелось почти всегда.

На сцену поставили два стула, к спинкам которых был привязан пластид, положили большую железную канистру. Долго мудрили с каким-то канатом, но потом его бросили. Один флаг — арабская вязь на черном фоне — повесили на сцене, второй, такой же — на бельэтаже, на перегородке, за которой размещалась звуковая аппаратура и компьютеры. Кстати, первые два часа эта аппаратура передавала на сцену и декорации световые эффекты — солнечные зайчики, узоры, ромашки… Один из боевиков залез туда и прикладом разбил часть мониторов, некоторые опрокинул, пару раз, кажется, выстрелил. После этого никаких ромашек на сцене не было…

Боевикам постарше на вид было лет тридцать. На них был камуфляж, в отличие от молодых, одетых весьма разнообразно. Молодым было на вид от восемнадцати до двадцати пяти, и они явно были в подчинении у старших. Вооружены все были АК с 2–3 рожками, с собой на спине — сумки с патронами. У всех было по несколько гранат (очень маленьких, толщиной с палец), у некоторых — на вид самодельные подствольные гранатометы. Девушкам — шахидкам было лет по шестнадцать — двадцать. У них, кроме поясов с пластидом, были гранаты и пистолеты. Шахидки явно плохо разбирались в оружии, и многих, особенно молодых, учили пользоваться пистолетами прямо на месте.

К балкону скотчем прикрепили какой — то агрегат, похожий на вентилятор или системный блок. Рядом поставили большой баллон, нам сказали, что это бомба. Около него постоянно сидела одна из шахидок.

Аслан спросил, разбирается ли кто-нибудь из мужчин в минах, но никто не поднялся. Тогда он засмеялся — «Тоже мне, мужчины!». Мы подумали, что минеры ему нужны для того, чтобы подтвердить нам, что бомба настоящая.

Вдруг, где-то часа через два после захвата, все захлопали. Пронесся слух — приехал Лужков. Многие вскочили с мест, пытаясь понять, что происходит, но боевики закричали, чтобы все садились. Потом оказалось, что по радио передали, что нас не 200–300,  а, по меньшей мере, 800 человек. Народ обрадовался, что штурма, скорее всего, не будет. Для нас понятия штурм и смерть казались почти синонимами. По другой версии под аплодисменты из зала отпустили беременную женщину.

Туалет партера обустроили в оркестровой яме. На балконе и бельэтаже женщин выводили в обычный туалет, благо он был неподалеку. Мужчин водили в отведенную для этого комнату по соседству. Там даже посыпали хлоркой, так что все дни сильного запаха не было. Женщины выходили небольшими группами, мужчины по одному, если все было тихо — по два. Ночью, а также в особо нервное время в туалет не пускали. Всего за день можно было сходить в среднем один — два раза.

В зале и туалете свет горел всегда, коридоры были темными и пустыми. Все окна были зашторены, но сквозь щели можно было увидеть «свободный мир». Окна мужской комнаты выходили во внутренний двор. Виднелись кроны деревьев и какие — то хозяйственные постройки. Не покидала мысль броситься из окна и спрятаться за постройками, но удерживали несколько мыслей — во-первых, в туалет всегда сопровождал боевик, который мог успеть открыть огонь до того, как успеешь спрыгнуть. Во-вторых, еще не известно, чем бы закончился прыжок с третьего этажа на деревья, к тому же бандиты могли открыть огонь и с первого этажа. Наконец, в зале оставалась А., и бросать ее не хотелось.

Нашу дверь снаружи охраняли два молодых боевика, не представившихся и не снимавших масок. Один водил в туалет, другой просто стоял на посту. Иногда они менялись между собой, иногда заходили в зал, охотно общались с заложниками. Первый был в синем свитере. Он сказал, что ему восемнадцать лет, и уже три года он воюет с русскими, причем в школе он доучился то ли до третьего, то ли до пятого класса. Ему очень нравилось поднимать сотовые телефоны, валявшиеся в большом количестве в проходе и разбираться с ними. Он постоянно расспрашивал об их возможностях, отличиях и т.д.  В первый день телефоны часто звонили, тогда он поднимал их — ему очень нравилось разговаривать с родными заложников в высокомерном тоне. Он, кстати, раздал сотовые телефоны некоторым другим боевикам, и они звонили друг другу. Кстати, мне почему-то казалось, что разговаривают они не только друг с другом, но и с кем — то снаружи. Но в этом я не уверен. Так как он не представился, я однажды обратился к нему «командир», на что он, насторожившись, ответил, что он здесь не командир. Я спросил, как же его тогда называть. Он сказал, что неважно как, но лучше не называть командиром. Меня это удивило — другие боевики на «командира» не обижались.

Второй боевик, в красном свитере, был постарше и менее разговорчив. Похоже, он просто неважно знал русский язык, так как говорил с намного большим акцентом чем первый.

В первый же час один из боевиков отобрал у заложницы на балконе большую бутылку коньяка, со словами «Что ты делаешь! Ты, может, скоро будешь у Бога, ты что — хочешь к нему пьяная прийти?». Видно было, что он искренне возмущен. Несмотря на угрозы боевика, такая сценка всех немного развеселила и расслабила. Потом этим коньяком промывали рану Рашида — как я писал, рука у него была перебинтована с самого начала, и кровь сочилась все время.

Рану Рашида обрабатывали шахидки. У них были сумки с довольно большим запасом медикаментов. Среди заложников нашлась женщина — врач, которая наложила пластырь ребятам, которым в первые минуты досталось прикладом по голове. Потом она подошла к Аслану и попросила бинт, сказав, что надо перевязать раненых осколками. Аслан удивился — «какими осколками? Ведь гранат не взрывали!». Она ответила, что осколками от лампочек, тогда Аслан успокоился. После этого, кстати, по лампочкам боевики не стреляли. Вообще, террористы на балконе были более гуманны, чем внизу. В партере дисциплина, как мне показалось, была строже и у боевиков и у заложников. Боевики на сцене были постарше и поматерей.

На первом этаже началась какая то возня, я слышал только женский голос, что-то возбужденно кричащий, и несколько чеченских голосов, явно растерянных. Потом один из боевиков со сцены крикнул — «Расстрелять её!», и другой женский голос — «Не надо, я вас прошу!». Через несколько секунд раздался выстрел. В зале стало очень тихо — мы поняли, что пролилась первая кровь. Стало опять страшно, но уже через несколько минут зал на удивление быстро успокоился, если это можно назвать спокойствием. О первой жертве почти не вспоминали.

Вдруг, примерно часа через три после захвата, боевики на сцене стали стрелять в воздух и громко кричать. Боевики, что охраняли зал снаружи, вбежали, передергивая затворы автоматов. Заложники попадали на пол, прикрываясь спинками кресел. Постепенно все успокоилось, правда в последующие дни, когда снаружи начиналась стрельба, все опять падали, а шахидки при этом кричали, чтобы все вставали, что кресла все равно никого не спасут. Всего было около семи падений. Мы научились падать очень быстро, заранее обговорив, кто как ляжет. Лежать на полу и слушать выстрелы было очень тяжело, зато появлялась надежда, что это все скоро кончится, уже не важно как. Кстати, к третьему дню многие, в том числе и я, падать перестали. Удивительное дело — смотреть на шахидок, сжимающих взрыватели, было менее страшно чем лежать, закрыв голову руками и ждать конца.



 
< Пред.   След. >