главная arrow 2007 arrow Захват заложников - как вести переговоры с террористами

home | домой

RussianEnglish

связанное

Гришин Алексей
Памяти Алексея Дмитриевича Гришина
Светлая память прекрасному человеку! Мы работали в ГМПС, тог...
14/11/23 18:27 дальше...
автор Бондарева Юлия

Пантелеев Денис
Вот уже и 21 год , а будто как вчера !!!!
26/10/23 12:11 дальше...
автор Ирина

Устиновская Екатерина
Помним.
24/10/23 17:44 дальше...
автор Аноним

Захват заложников — как вести переговоры с террористами
Написал Сергей Бунтман   
04.01.2007
Оглавление
Захват заложников — как вести переговоры с террористами
Страница 2
Страница 3
С. БУНТМАН: А какого рода были требования? Потому что заложники, которых берут в относительно мирное время, в такой стране, как Штаты – это очень часто бывает связано с личными проблемами, с психической неустойчивостью захватчиков, и так далее. Может быть, здесь легче вести переговоры, здесь не надо правительству принимать решение политическое — то есть, о сдаче политических позиций стране.

А. ЕРМОЛИН: Для политиков легче, а для переговорщиков ничуть не легче переговариваться с параноиком или шизофреником.

В. БОРЩОВ: И с Басаевым не легко было разговаривать реально. Но знаете, я тут бы хотел поправить — переговоры наши, правозащитников, велись до штурма. Кстати, когда начался штурм, там погиб, кажется, один из вашего отряда, и штурм оказался неудачным. Но я хотел сказать другое — в результате того, что мы поехали из Буденновска в Чечню вместе с Басаевым, возникла ситуация, когда можно было совершенно безболезненно Басаева взять. Я хочу сказать — ночью мы остановились в одном селе, нам привезли воду в цистернах, мы вышли из автобусов, заложники держались одной группой, боевики где-то растворились, мы их не видели, и я все ждал, что сейчас ко мне подойдут люди из спецслужб и скажут – ребята, идите туда, сейчас у нас будет операция. Я был уверен, что так оно будет, потому что ситуация была в высшей степени благоприятная. Но этого не произошло. Потом я решил по наивности – может быть, нам снотворное в воду добавили, и сейчас я приду, сяду в автобус, и как все засну. Увы, этого не произошло.

С. БУНТМАН: Я напомню, что это было очень давно, и не было того тяжелого опыта, который есть сейчас.

А. ЕРМОЛИН: Конечно. Но дело в том, что тогда стало ясно, что им не нужен был Басаев. А стало быть, если они не взяли Басаева тогда – а его можно было взять безболезненно и без жертв — потому что там было не 3 тысячи человек как в больнице, а в сотни раз меньше. И поэтому сам процесс переговоров, когда мы предложили себя в заложники – независимо от того, какую цель себе ставили руководители антитеррористического штаба – этот переговорный процесс можно было выиграть и добиться своих целей. Увы, в общем-то, Басаев был не тронут. Но, слава богу, что все-таки тех жертв, какие могли быть, а могли быть страшные жертвы – в Буденновске после наших переговоров не произошло.

С. БУНТМАН: Может быть, это не доведенная до конца операция?

А. ЕРМОЛИН: На самом деле я думаю, что Буденновск – это пример несогласованности и непрофессионализма в команде тех людей, которые отвечали за проведение этой операции. Я вас уверяю, что террористов можно было уничтожить огромное количество раз — об этом мне рассказывали снайпера из «Альф», из «Вымпела», кто принимал участие в этой операции. Не было политического решения, не было четко вербализованной…

В. БОРЩОВ: Но штурм в 5 часов утра там начался, тем не менее, но он был неудачный.

А. ЕРМОЛИН: Штурм начался. Но иногда у нас власти любят высокопрофессиональными людьми как микроскопами заколачивать гвозди. То есть, штурм — это боевая операция, в том виде, в котором он начался, мало отличался от действий мотострелковой роты.

С. БУНТМАН: То есть тот штурм, который был, это не то, чем должны заниматься профессиональные подразделения?

А. ЕРМОЛИН: Я почему и рассказал, какие специальные технологии придуманы в мире — может быть, они тоже не универсальные, но, по крайней мере. Они четко разделяют полномочия между людьми и зону ответственности, кто за что отвечает. Я думаю, что если бы в какой-то момент не остановили штурмующие группы, они бы все равно выполнили свою задачу.

В. БОРЩОВ: Но какой ценой? Я думаю, жертв было бы очень много среди наших людей.

С. БУНТМАН: нам трудно об этом говорить, потому что сейчас трудно предположить. Мне кажется, что мы потеряли сейчас, что утонуло в истории «Норд-оста» и Беслана — где здесь у нас и каковы профессионалы. Потому что столько странного — сочетание газа и штурма в «Норд-осте», что-то такое в Беслане, и поле доклада комиссии вообще все сейчас перестало быть понятным, что там было — потому что никакие концы с концами не сходятся. Мы перестали видеть это.

А. ЕРМОЛИН: Кстати, в «Норд-Осте», если бы газ не был использован — а он, собственно, на исход боевой части операции никак не повлиял, бой длился от 5 – основной, до 20 минут в целом – это была блестящая операция. Ошибка состояла в использовании газа.

В. БОРЩОВ: Ну что же, это очень может быть. Это просто подтверждает то…

С. БУНТМАН: А это что – тоже одни решают, что газ надо, а другие посылают спецподразделения?

А. ЕРМОЛИН: Это не учет мирового опыта. Во всех случаях в мире, когда были попытки использовать отравляющие вещества – в той же Америке — ситуация с сектой «Колено Давидово» — везде были огромнее жертвы. Это называется неумение работать с информацией, управлять информацией.

В. БОРЩОВ: Но они знали этот опыт — не может быть, чтобы они его не знали.

С. БУНТМАН: Хорошо, вернемся к ситуации – мы сейчас говорим о наших удачных, относительно удачных, неудачных, совсем трагическом опыте. Вызволение – фактически то, что сейчас происходит в Израиле – это вызволение из плена одного человека. Был ли у нас хоть один опыт такого вызволения?

А. ЕРМОЛИН: Был и очень хороший.

С. БУНТМАН: На каких условиях это вызволение могло происходить?

А. ЕРМОЛИН: Пожалуйста, могу сказать. Я был членом комиссии по военнопленным при президенте России, и мы регулярно рассматривали вопросы обмена – то есть, наши военнослужащие, или несколько военнослужащих – в обмен на тех чеченцах, которые сидели в наших колониях не за тяжкие или особо тяжкие преступления. Иногда это было один к двум, иногда даже было один к трем. Но, тем не менее, приоритет был именно в том, чтобы освободить своего военного. И это долгое время работало. Естественно, когда речь шла о каком-то матером преступнике, он в списки не попадал, а когда это было то, что называется «бытовухой», или даже разбой, грабеж, и прочее – да, такой обмен происходил. И многие наши депутаты выезжали в Чечню – например, Юра Щекочихин очень много сделал, Вячеслав Измайлов — очень много этим занимались, и обмен был достаточно успешен.

С. БУНТМАН: А. Ермолин, как вы оцениваете обмен, где он возможен – какие существуют на этот счет примеры и возможности? Ведь заложниками бывали дипломаты – как вот тут?

А. ЕРМОЛИН: Я в меньшей степени сталкивался с этими вопросами, но я себе технологическую часть представляю. Если это делают спецслужбы, то это делается в виде тщательно проработанной специальной операции. Часто это делают правозащитники, какие-то лидеры. Вот тут они, конечно, попадают в ситуацию угрозы со стороны правоохранительных органов для себя, и я думаю, ваши коллеги не раз испытывали на себя сложность этой ситуации.

А. ЕРМОЛИН: Легче сказать, что здесь было очень хорошее сотрудничество именно с офицерами, которые входили в эту комиссию по военнопленным — там были прекрасные специалисты, просто люди, перед которыми можно снять шляпу.

С. БУНТМАН: Но если это операция – то операция. А переговоры — на каком уровне должны вестись переговоры, должны ли этим заниматься и могут ли этим заниматься лидеры страны? Вот Ольмерта поносят, но ведь он занимается этим и делегированный им человек.

А. ЕРМОЛИН: Сейчас в нашей стране все достаточно просто. Кстати говоря, из этого не следует, что с помощью простых решений мы сможем решать сложные проблемы. Но сейчас, по действующему законодательству, только ФСБ может заниматься этой темой.

С. БУНТМАН: Это А. Ермолин и В. Борщов. Продолжим программу через 5 минут.

НОВОСТИ

С. БУНТМАН: ну что же, у нас речь идет о том, какой ценой можно добиться того, чтобы отпустили заложников, или сейчас как в Израиле — заложника, которого меняют — причем, человек срочной службы, молоденький мальчик, 19 лет, ему сейчас уже 20 — которого меняют на 450 заключенных. Как нам пишет Оксана: «Забавные у в ас параллели, господа, Борщов говорит — меняли одного к трем — конечно, злостные преступники в список на обмен не попадали. А тут меняют 1:500, в список попадают отъявленные бандиты — как это можно сравнивать?» — пожалуйста, как это можно сравнивать?

А. ЕРМОЛИН: Боюсь, что несчастный сержант – ни в первом случае, когда началась война, ни во втором случае, когда его готовы поменять на такое количество преступников, ни при чем — как это мне лично ни печально. Потому что, как показывает мой личный опыт, человеческая судьба обычно не принимается во внимание, а принимается во внимание большой политический пиар. Выгодно это, или невыгодно.

С. БУНТМАН: А хорошо, когда выгодно, что общественное мнение считает нужным бороться за жизнь одного человека? Что армия своих не сдает? Кстати, судя по реакции – в обществе, в прессе Израиля, сама война ливанская…

В. БОРЩОВ: Была непопулярной.

С. БУНТМАН: Дело не в том, что была непопулярной. Одна из основ общества и государства – это служба в армии, служба, которая относится к пониманию своего долга. И к тому, что в армии служить надо, страну защищать надо — именно так. Но при этом страна своих не сдает ни одного. А здесь вот такая трещина какая-то пошла — за что, почему мы это должны, правые и левые….

В. БОРЩОВ: Правильно сказал коллега – это чисто политическое решение. Но мне кажется, это знак того, что в Израиле — а это важно, потому что часто ссылаются именно на Израиль у нас в своей жесткой позиции – меняются ценности, меняются приоритеты. И вот таким образом – ну, это действительно нехарактерный пример, это война, это реакция на войну, на окончание войны, и поэтому — один к пятистам – это, конечно же, особый случай. Но я просто хотел сказать об одном очень важном факте — сейчас только ФСБ может вести переговоры об обмене. По-моему, это очень большой недостаток закона, потому что вспомните первую чеченскую войну – солдатские матери и просто матери своих детей шли…

А. ЕРМОЛИН: В законе написано, что вообще недопустимы переговоры.

В. БОРЩОВ: Тем более. Помните, они выезжали в Чечню, находили своих детей, договаривались, освобождали, обращались к родственникам тех, кто сидел у нас в тюрьмах, говорили — а вы повлияйте на ваших боевиков, которые захватили наших военнослужащих. То есть, участвовало гражданское общество в этом процессе. И, в принципе, это давало эффект – как мы знаем, матерям отдавали их детей без всяких выкупов, без всяких условий, и это был факт достаточно положительный.



 
< Пред.   След. >