Мы старались сидеть тихо, затаиться так, чтобы не обнаружили. Ощущение было: не уйти. Пойдешь наверх – шагу ступить не успеешь, срежут автоматной очередью. Информацию о том, что люди прячутся в подвале, как я потом узнала, дали в телеэфире. Естественно, за нами пришли. Привели опять в яму, потом сказали, чтобы вылезали в зал.

Мой муж не потерял самообладания, впрочем многие вели себя очень достойно, но все равно было видно, что у людей совершенно перевернутые лица, что они испуганы.  За мужа очень боялась. Он – видный, яркий, сидел в центре, его было видно отовсюду… Боялась, что если будут кого-то отбирать, будут выдергивать по одному, он окажется в числе первых, потому что он сразу бросался в глаза.

Несколько раз поднимался вопрос об иностранцах. Сначала говорили, что их пересадят в отдельный угол зала. В другой раз какая-то женщина стала составлять список. Муж  гражданин Украины, у него была возможность это заявить. Он этого не сделал.

Рядом с нами сидела женщина-террористка. Она постоянно слушала радиоприемник, и там часто шла информация, которая абсолютно не соответствовала обстановке в зале – и что женщин насилуют, и заложников расстреливают. И она нам все время говорила: «Ну вот, вы слышите, что ваши говорят, и сколько здесь  правды?»

Они нам говорили, что если будет надо, все взорвут. Террористка, сидевшая рядом,  была очень спокойна, со всеми обращалась корректно. Она никого не унижала, не оскорбляла. Но по ней было видно, что она не задумается взорвать, она для этого сюда пришла. Завтрашний день ее уже не волновал. Но там было много девочек, которые украдкой в зеркальце смотрели, духи друг другу передавали…

Их основная задача была держать в спокойном состоянии восемьсот человек – чтобы не начались паника, истерия, непредсказуемые действия. Все было направлено на то, чтобы говорить вежливо, тихо, не провоцировать. В этом смысле они вели себя правильно, не запугивали понапрасну, чтобы люди не натворили что-нибудь, потеряв голову. И все равно это происходило. Все, кого расстреляли, по сути, нарушали это затишье. Девочка, которая первая погибла – она вошла, начала говорить: «Да вы кого здесь, вообще, боитесь, я зашла через открытую дверь, да здесь спокойно можно выйти…». Ее тут же увели, тут же расстреляли. Накануне штурма произошла трагедия с парнем, который побежал по спинкам кресел – они в результате подстрелили двоих. Им это не было на руку: стали звонить, вызывать «Красный Крест», Мовсар требовал нейрохирурга… Потом он вышел на сцену и сказал, что у него хорошая информация для всех – и для нас, и для них. Сдвинулись с места переговоры, к ним едет Казанцев, он обещал появиться в десять утра. Сказал нам, что если Казанцев приедет, для всех будет хорошо. Но при этом было сказано, что мы сами увидим, как с нами обращается наше правительство – так же, как с ними. Если к десяти утра Казанцев  не появится, то все пойдет по-другому. Поэтому засыпали мы с таким чувством: «Господи, насколько же еще все это растянется… Казанцев, потом переговоры…». Ощущения, что штурм начнется именно в эту ночь, лично у меня не было…

Был еще человек – его привели с окровавленным лицом, сказали, что поймали лазутчика. Мой муж мне нагнул голову, сказал «не смотри». Начались разборки: кто такой, зачем пришел. Он сказал: «За сыном». «Покажи документы» — документов нет. Назвал имя мальчика. С балкона крикнули – есть такой мальчик, из норд-остовских. Спросили, сколько лет: «Восемнадцать». Мальчик встал – ему лет восемь.  Человека этого тут же увели и расстреляли.  А муж сказал мне: «Как его подставили, не могли даже выяснить, сколько лет мальчику».

Я пытаюсь восстановить цепочку событий. Мы сидели босиком, потому что в обуви находиться было уже невозможно. Его кроссовки остались в зале. Он думал, что это будет продолжаться дольше, что мы можем там проторчать неделю… Мне очень хотелось бы, если бы это было возможно, попытаться вспомнить то, чего я не помню. Самое последнее воспоминание – мы сидели или все-таки легли? Я его все время уговаривала лечь на пол. Он очень крупный, рост метр девяносто. Я на своем сиденье могла сесть как угодно, а он сидел просто как привязанный. Поэтому последние сутки он, конечно, был очень уставший, безумно. Я его уговаривала лечь на пол – это последнее, что я помню отчетливо. А дальше все очень смутно. Иногда мне кажется, что началась какая-то стрельба, и мы сели. Иногда – что это было раньше. Восстановить картину полностью я не могу. Я отключилась и даже не заметила, когда пошел газ.

PS. Изменения в текст внесены по просьбе заложницы