главная arrow теракт arrow воспоминания arrow Рассказывает заложница Г.Можегова

home | домой

RussianEnglish

связанное

Гришин Алексей
Памяти Алексея Дмитриевича Гришина
Светлая память прекрасному человеку! Мы работали в ГМПС, тог...
14/11/23 18:27 дальше...
автор Бондарева Юлия

Пантелеев Денис
Вот уже и 21 год , а будто как вчера !!!!
26/10/23 12:11 дальше...
автор Ирина

Устиновская Екатерина
Помним.
24/10/23 17:44 дальше...
автор Аноним

Рассказывает заложница Г. Можегова
Написал Евгений Изотов   
21.11.2002

Воспоминания о «Норд-Осте»

Галина Можегова: «В страхе и отчаянии я увидела единение»

Захват заложников на мюзикле «Норд-Ост», как неоднократно уже сообщали СМИ, коснулся и Республики Коми. В число несчастливых обладателей билетов на 23 октября попала и наша землячка — ухтинка Галина Можегова, которая пошла на спектакль со своими московскими подругами — Евгенией и Яхой Несерхоевой. Корреспондент «МС» встретился с Галиной Емельяновной в Сыктывкаре, где она, возвращаясь в Ухту после реабилитации в московском госпитале, ненадолго задержалась у сестры.

 — Вы коренная ухтинка?
— Семья наша из Максаковки (пригород Сыктывкара — Е.И.). Закончила я физико-математический факультет Коми педагогического института, а по распределению была направлена в Ухтинский район, где 17 лет проработала в вычислительном центре «Коминефтегазстроя». Сейчас работаю в ухтинском филиале АО «Связь».
— Вспоминать «Норд-Ост», наверное, трудно?
— Да нет. С нами очень хорошие психологи работали — советовали, что необходимо больше говорить об этом. Не держать в себе.
— Что вы пережили в первые минуты захвата?
— Действие спектакля происходит перед Второй мировой войной. Ребятки-артисты были как раз в военной форме. И здесь на сцену выходит омоновец — мое впечатление такое было. Я растерялась, а мои подруги говорят — в спектакле, мол, так задумано. Я свое: посмотрите, до войны такой военной формы-то не было. Оглянулась назад, а там два паренька подсели дрожащих. Подумала, наверное, наркоманов ловят. И тут увидела, что уже много человек окружили нас с оружием. Артистов заставили лечь и сказали всем — вы заложники. Я не поверила.
Боевики потребовали, чтобы все звонили, кто куда может, и сообщали, что взяты в заложники. Объявили требования — вывод войск из Чечни и независимость.
У меня был шок. Я думала, что у меня сердце вырвется из груди. Ноги отнялись. Хорошо, что я сидела между своими подругами, они меня поддержали. Женщина сзади дала мне таблетку — видимо, сильное успокоительное. Только минут через 10 я пришла в себя. И все равно не верила в происходящее…
Террористы расстреляли девушку, которая зашла в зал и вела себя несколько вызывающе. На следующие сутки мы увидели через дверь в коридоре эту убитую девочку. Вот тогда, наверное, ко мне и пришло осознание, что это все серьезно.
— Все ли происходило в действительности так, как преподносили средства массовой информации?
— Я даже тогда, когда находилась в зале в заложниках, слышала, что шла искаженная информация,— в зале у кого-то были небольшие приемники. Допустим, сообщили, что освободили 120 заложников. Но какое там! Освободили только несколько детишек до 12 лет.
— Много в те дни говорилось о «стокгольмском синдроме» — когда заложники начинают сочувствовать террористам. С вами такого не было?
— Конечно, все против войны. Все сочувствуют мирным чеченцам. Но среди заложников, которые были вокруг меня, симпатий к террористам не было ни на минуту. Моя подруга Женя говорила про них: как же они красиво лгут! Они ведь твердили, что если придут ваши — то есть наш спецназ,— они нас защитят, спрячут. Но как можно было верить, если они наставляли на нас дула пистолетов и автоматов. Поставили бомбы. Как?
Бараева я сначала путала — там еще один ходил без маски. Потом стала различать. Он такие занудные успокоительные речи говорил, но чуть что — от него тут же сыпались угрозы в наш адрес: расстреляем, перережем.
Боевики говорили, что если одного из них убьют, десять заложников сразу расстреляют. Потом говорят, что расстреливать не будут, а первым десятерым отрежут головы и бросят на площадь — «вашему правительству»… Ужасно жутко было.
Над нами издевались. Сначала коробки с шоколадками пускали по рядам. А на вторые сутки боевики стали бросать шоколадки в зал. Видно было, какое это им удовольствие доставляет. Мы для них были, как скоты.
Настоящее издевательство было тогда, когда они весь зал заставили забраться под сиденья. Пол к тому времени был очень грязный — запачкался от обуви, ведь в туалет ходили все прямо в оркестровую яму. Бандиты якобы хотели простреливать потолок (какие-то шорохи там уловили) и велели лезть под кресла, чтобы от рикошета никто не пострадал. Мужчины рядом говорили, что сиденья от рикошета не спасут. Но когда всех уложили на пол под кресла, никаких выстрелов не последовало. При всем этом террористы предупреждали, что если наш спецназ будет стрелять, мы не должны даже опускать головы. В противном случае на то место будет брошена граната.
Но террористы были разные. Была одна очень говорливая боевичка. Заложники ей даже вопросы умудрялись задавать. Если ей верить, к Москве их отряд 21 день шел тропами по ночам (днем отдыхали). Потом ехали на каких-то грузовиках. Уже в Москве купили два микроавтобуса, на которых подъехали к ДК.
— Как вели себя заложники?
— В зале было много молодоженов. Удивительно, какую заботу они проявляли, сколько было у них нежности друг к другу. Помогали все и всем — и пожилые, и совсем подростки. В этом горе, страхе, отчаянии я ощущала какое-то удивительное единение.
— Надеялись на то, что спасут?
— Я в это верила. Для моей племянницы Даши по ее просьбе я купила подарочный набор записи мюзикла «Норд-Ост». Один из авторов — Васильев — был в заложниках. Почему было не взять автограф? Через заложников передала ему с запиской альбом. Понимаете, вроде бы война — выживем или нет,— а тут у него автограф просят! Он обалдел. Где-то за два часа до штурма он подсел к нам, обнадеживал: «Вон сколько дырочек в зале всяких, через них, наверное, уже в каждого боевика наши солдатики целятся». Трудно было, конечно, в это поверить, но я верила. Хотя еще думала о бомбе, которую могли взорвать в одно мгновение. Был такой момент, что мне стало совершенно не страшно. Подумала, что не больно будет. Вспомнила маму, родных, друзей…
— Насколько известно, не все заложники были готовы к страшному будущему…
— Да. Незадолго до штурма один молодой человек не сдержался. Я сама этот момент не увидела, но говорят, что он взял разбитую бутылку из-под «Пепси» и кинулся по ручкам кресел на женщину-камикадзе, сидевшую возле бомбы. По нему стали стрелять террористы. Попали в женщину. Еще одна пуля попала в глаз молодому человеку.
Раненную женщину взял на руки муж, говорил: помогите, помогите. Женщину положили на пол в конце зала. Подошла их дочь лет 16–17. Я думала, их всех выпустят. Но не выпустили. Потом я узнала в госпитале, что женщина выжила благодаря тому, что террористы позволили ее забрать еще до штурма. А ее муж и дочь погибли от газа.
Еще там был американец с русской женой и дочкой. Я вообще не видела столько отчаяния, сколько было в глазах этого американца. За несколько часов до штурма Бараев сказал ему: звони в посольство — утром вас отпускаем. Штурм произошел раньше. Американец и дочка погибли, жена осталась жива.
— Заложники-мужчины ничего не предпринимали? Наверняка среди них были и военные.
— Незадолго до штурма рядом с нами мужчины уже составляли план. Обсуждали: давайте по трое разделимся и нападем на террористов. Женщине-камикадзе голову свернем… Я послушала эти разговоры, мне смешно стало. Говорю: это же не фильм «Кобра» какой-нибудь. Куда вы с голыми руками-то?..
— Помните момент штурма?
— Пошел газ. Запаха я не почувствовала. Но почувствовала, что одурманивает. У меня отнялись конечности, но голова еще оставалась светлой. Смотрю, те, кто не спал, сразу стали укрываться. Я посмотрела — подруги мои заснули.
— А что террористы?
— Террористы повели себя в этот момент как-то удивительно спокойно. Может быть, потому, что уже до этого несколько раз что-то такое непонятное было — то странный запах пойдет, то еще какая-то гарь, то шум. Боевики при этом нервничали, но включали вентиляторы, и все проходило. Я думаю, наши спецслужбы специально так делали. Поэтому, когда пустили настоящий газ, никто ничего не заподозрил.
Я тогда посмотрела на сцену и увидела одного боевика в камуфляже, который двигался очень медленно. Посмотрела на женщину-камикадзе рядом — она спит. В тот момент я отключилась и очнулась уже в реанимации.
Но несколько больше видела моя соседка по госпитальной палате. Она говорила, что у нее напрочь отсутствует обоняние. Вначале она уснула, но потом быстро проснулась и подняла голову. Как рассказала, такого ужаса она никогда не видела — море мертвых тел. Бледные застывшие лица людей, у многих были открытые стеклянные глаза, все лежали в неестественных позах. Тут открылась боковая дверь и входят три человека в камуфляже с закрытыми лицами. Она встала и спросила: «Что делать-то?» Человек в камуфляже ответил: «Иди сюда». Но она не поняла, и опять: «Что делать-то?» Ей опять: «Иди сюда». Она третий раз: «Что делать-то?» И тут, как она рассказала, понесся трехэтажный мат! Ей легче стало — сразу поняла, что это наши…
— Что было в госпитале для ветеранов войны, куда вы попали?
— Когда очнулась, назвала свои фамилию, имя, отчество. Но оказалось, что у меня был поврежден язык, речь была невнятная, и меня записали неправильно. Поэтому мои родные и друзья не могли меня сразу найти.
В госпитале было все превосходно. Очень профессиональный персонал. Если бы меня повезли в 13-ю или 7-ю больницу, жертв точно было бы на одну больше. Правда, когда меня на третий день выписали из реанимации в палату, то два дня, кроме назначения витаминов, вообще никакого лечения не проводили (но активно проводили различную диагностику). У меня сложилось впечатление, что, может быть, тогда они не знали, как лечить и от чего. А потом вдруг сразу стали всем давать много таблеток, различные гели, делать уколы… У всех у нас была увеличена печень. Отклонение в состоянии поджелудочной железы — почти у всех.
— Воздействие газа врачи как-то объясняли?
— Нет. Но сразу сказали, что все осложнения — от него. Правда, какой это газ, я до сих пор не знаю. Еще говорили, что осложнения могли усилиться от истощения. Но я так не думаю. Насколько я знаю, часть москвичей, которых быстро успели выписать из госпиталя, в весе вообще не потеряла.
— Как сейчас ваше здоровье?
— Сейчас относительно нормальное, но трудно дышать. Такого раньше не было.
— Из правоохранительных органов с вами кто-то беседовал?
— В госпитале. Недели через две после освобождения. Приходили следователи, каждый интересовался своим: что происходило в зале, откуда приехала, почему пошла на концерт. Были вежливы и очень корректны. Ко мне, например, приходили девочка и мальчик. Господи, такие юные! Им бы еще, наверное, в школе учиться, а они следователи.
— Что вы думаете по поводу обвинений в сотрудничестве с террористами вашей подруги, чеченки Яхи Несерхоевой, с которой вы пошли на спектакль «Норд-Ост»?
— Яха сильно надломлена. Я с ней виделась 5–7 минут — после того, как с нее были сняты обвинения. Я не стала ее ни о чем спрашивать — ей и так плохо. Ее больше сломили эти 10 дней после освобождения из «Норд-Оста».
Она пережила две войны в Чечне. Она не может выдержать всего этого психологически. Я про нее больше говорить не могу. Ей было так плохо. Несколько месяцев назад она перенесла операцию. Когда была заложницей в зале «Норд-Оста», она сидела вся зеленая, старалась как-то укрыться, была, как комочек нервов. Ей было больно. Она ни в чем не виновна.
— Применение газа, по вашему мнению, было оправданно?
— Этот вопрос задавался не раз. Не пустили бы газ, погибли бы все. Это мое мнение.
— Помимо медицинской, помощь вам оказывают?
— Помогают все. Очень благодарна сотрудникам представительства Коми в Москве. Мое огромное спасибо всем родным, друзьям, близким и знакомым за ту моральную поддержку, которую оказывали. Спасибо коллегам из ОАО «Связь». Спасибо жителям Максаковки, я оттуда, меня там все знают.
 
< Пред.   След. >