«ЕСЛИ БЫ СО МНОЙ БЫЛ СЫН, Я БЫ, НАВЕРНОЕ, НЕ ВЫЖИЛА»

Газета

В одном из номеров Газета опубликовала рассказ десятилетнего Юры Алексеенко. Мальчик оказался в группе детей, отпущенных террористами в первый день захвата: он обманул боевиков, сказав, что ему меньше лет, чем на самом деле. Его мама оставалась в захваченном здании. Ее освободили спецназовцы во время штурма. С Еленой Алексеенко встретилась корреспондент Газеты Евгения Синевич.

Как вы себя чувствуете?

Нормально себя чувствую. Вроде нормально. Просто, если честно, когда в голове все это перетрясается, слезы сами на глаза наворачиваются… Я даже больше скажу: я там вела себя намного мужественней, что ли. По крайней мере, слез не было.

Тогда в зале вы сразу поняли, что это на самом деле серьезно?

Я — да. А сын не понял. Когда захват только произошел, я сижу рядом с ним и говорю: «Юра, прости меня, пожалуйста, милый, прости, что так произошло. Прости меня, сыночек, что так случилось». А он говорит: «Мам, чего ты? Все нормально! А что это люди в камуфляже зашли?». Он так ничего и не понял, потому что он практически сразу вышел. И я хочу сказать: я благодарна Господу за то, что он ушел. Потому что, если бы он был рядом, я бы, наверное, не выжила. Как голландка Наташа (мы были рядом). Теперь я иду на ее похороны. Она была там со своим четырнадцатилетним сыном, а девочка то ли девяти, то ли семи лет оставалась в Голландии.

Многие родители наверняка понимали, что детей нужно вывести любой ценой, а с другой стороны — просто боялись отпустить их от себя?

В зале была женщина с тремя детьми. И она, вроде, хочет их отпустить — и не может, плачет и не отпускает. А когда пришел Иосиф Кобзон, именно этих детей и начали отпускать. А она их целует, плачет, целует, плачет. Говорит: «Ну как же?». И террористы разрешили ей выйти вместе с ними. Тогда мы всем залом аплодировали!

Можно с ними было вести диалог, разговаривать?

Я не знаю, можно ли это назвать общением. Они были как-то загипнотизированы на взрыве, на том, что они хотят умереть больше, чем жить. Для них это была идея фикс.

Вы бы их людьми назвали?

Не знаю. Не могу ответить однозначно. Многие женщины-камикадзе плакали. Одна мне все время говорила: «Боже мой, у меня там остался семимесячный ребенок, сын, а я пришла сюда взорвать себя, чтобы у него была лучшая жизнь!». Там были шестнадцатилетние и семнадцатилетние чеченки… А никакого света в глазах не было. Они говорили, что если их убьют, то у них в том месте, куда стреляли, будет золото. Они же все живут той, будущей жизнью. Это мы живем жизнью этой. Так вот, если она взорвет себя с большим количеством людей, то в другой жизни будет она вообще вся золотая. Серьезно, они так к этому относились…

А что говорили люди в зале, как справлялись с ситуацией?

А люди были довольно-таки спокойны. Только вот этот последний молодой человек, который побежал по рядам. Это спровоцировало этот выстрел одному мужчине в глаз и женщине в бок. А так все очень спокойно себя вели. Там не было врачей, которые бы как-то помогли справиться с ситуацией. Только одна женщина, которая призывала: «Давайте позвоним своим родственникам, скажем, чтобы они вышли на демонстрацию, давайте поднимемся, попросим их что-то сделать!».

А вы?

Я была совершенно бездейственна и вела себя очень спокойно, пассивно. Вот если бы я была на самолете (Елена работает стюардессой.— Газета), я бы там, конечно, действовала, потому что от меня многое зависит. От того, как я поступлю. А тут от меня ничего не зависело. Тут я была такой же пешкой, как и все. Я сидела очень тихо и ждала. Как нас учили на самолете: надо полностью подчиняться их требованиям.

А в момент штурма ваши знания как-то помогли?

Не могу ответить однозначно. Я просто, когда почувствовала запах газа, испугалась и села, нагнувшись. И опустила голову вниз. Так и заснула. Но это скорее интуитивно.

Много говорили про «стокгольмский синдром», когда жертва проникается симпатией к своему палачу…

Вы понимаете, они пришли и говорили: «Нам не надо денег! Пусть только остановят войну!» Они говорили то же, что говорит комитет солдатских матерей. Они говорили то, что, собственно, каждый из нас понимает и хочет. Вот у меня растет сын. Неужели я хочу, чтобы он пошел на эту чеченскую войну? Да ни за что на свете! Они говорили такие слова. Вот, допустим, одна чеченка мне говорила: «Как не понимает Путин, что плохой мир лучше всякой войны. Вот если бы войска отошли и хотя бы просто стояли на границе. Мы уже на это согласны!» И только поэтому люди поддались на этот «стокгольмский синдром». Только из-за того, что террористы говорили такие очевидные и правильные вещи. Ведь это надо сделать. Сколько же можно лить там кровь?

Я все время повторяю: спасибо врачам за то, что они так возились с нами, как с детьми малыми, что столько смогли сделать для нас. Но главное: спасибо Господу Богу, что вывел моего ребенка, что так счастливо случилось и он не остался там. Я не пожелала бы никому никогда оказаться в такой ситуации. И еще: мне кажется, что если не будут приняты меры, то это будет повторяться, они пойдут и будут захватывать самолеты, театры, взрывать здания. Они все равно не остановятся. Вот что самое страшное.