СУПЕРМЕНТ ИЗ КРАСНОГОРСКА

Московский комсомолец

захотел стать заложником за 4 часа до штурма

     В половине второго ночи 26 октября, за несколько часов до начала штурма, на пустой площади перед зданием «Норд-Оста» появился человек в ярко-красной куртке-ветровке и желтой майке. Подняв вверх руки, он не спеша и уверенно пробирался между рядами припаркованных у Театрального центра машин к главному входу. Всем своим видом человек показывал, что, во-первых, он не вооружен, а во-вторых, у него есть важная информация, которую следует передать террористам.

     «Переговорщик!» — решили журналисты, и с этого момента все телевизионные камеры были направлены только на загадочного парламентера. Интриги добавляло еще то, что представители спецслужб не делали никаких заявлений относительно задач, стоящих перед мужчиной в красной куртке. Информации о том, кто он и зачем идет к террористам, не было никакой…

     Между тем, подойдя к дверям и подергав за ручки, человек обнаружил, что они наглухо закрыты. Тогда, поправив куртку, он принялся рассматривать фойе сквозь большие витринные стекла. Пробовал даже стучаться, но без толку. По всему было видно, что там, у «Норд-Оста», что-то явно не заладилось и идет не по плану.

     Словом, двери ночному гостю никто так и не открыл — потоптавшись минут десять у входа, он развел руками и неторопливо пошел обратно. Дойдя же до оцепления, и вовсе потерялся в толпе спецназовцев — к легкому разочарованию прессы, которая так и не поняла, что же на самом деле происходит, и… большому облегчению военных, все это время моливших бога, чтобы человек в куртке вернулся с площади живым!

     Потому что никто ни с каким заданием парламентера к чеченцам в ту ночь не посылал. Уже позже выяснилось, что капитан милиции Алексей Логурев приехал к зданию на Дубровке сам. Одному ему известным способом преодолел три (!) кордона оцепления и оказался у дверей Театрального центра с единственной целью — обменять свою жизнь на жизнь нескольких детей. И сделал он это после того, как вечером по телевизору сказали: в шесть утра террористы начнут расстреливать заложников. Алексей понял, остаться дома он не сможет…

     СПРАВКА «МК»: Логурев Алексей Анатольевич, родился 11 июня 1963 года в г. Красногорске Московской области. По образованию инженер по авиационным двигателям, закончил МАИ в 1989 году. В милиции с 1992 года, звание — капитан. Женат, сыну 16 лет.

     Тогда, в ту страшную ночь, отыскать неизвестного мужчину, странным образом прогулявшегося возле здания захваченного мюзикла, пытавшегося открыть двери и ушедшего ни с чем, была задача не из легких. Встретиться же с ним очень хотелось. Попытаться узнать, какое было задание. Почему никто не открыл двери? Ответ на любой из этих вопросов существенно дополнил бы картину всего переговорного процесса, который власти вели с террористами все три предыдущих дня.

     Логика подсказывала, что случайный человек попасть на площадь не мог. Значит, это был представитель одной из спецслужб. Но какой? ФСБ? МВД? Ни имени, ни фамилии, одна желтая майка…

     Все оказалось проще и серьезнее одновременно. По меркам оперативной работы, у «Норд-Оста» вышел казус: не спрашивая ни у кого разрешения, поговорить с террористами отправился посторонний. То есть не участник событий. Познакомиться с ним удалось только десять дней спустя…

      - Алексей, как ты вообще попал в ту ночь к «Норд-Осту»? Туда же без специального пропуска и муха не пролетела бы, все оцеплено…

     - Честно говоря, я и сам толком не понял. Шел, шел и дошел. Понимаешь, вернулся со службы домой где-то около девяти вечера, включил телевизор, а там говорят, что террористы поставили ультиматум — или мир в Чечне, или утром начнем расстрелы. Давай мыслить реально — за пару часов войска оттуда не выведешь при всем желании. Значит, кто-то из заложников обречен. И вот сижу я, смотрю на своего сына и думаю: я — здоровый мужик, а ничего не могу сделать… Ни-че-го! А там тоже чьи-то дети — они-то при чем? В общем, принял решение, надо ехать. Встал, оделся по гражданке, сунул в карман удостоверение сотрудника милиции…

      - А жене-то хоть рассказал, куда едешь?

     - Нет, конечно! Никто ничего не знал. Семья и сейчас не в курсе — ни жена, ни сын. Теперь из газеты, наверное, узнают.

      - И как ты оценивал свои шансы на переговорах?

     - Я понимал, что шансов очень мало, очень. Но ведь под лежачий камень… Больше всего, честно говоря, я боялся другого — что не дойду до дверей театра. Я же понимал, что все это время буду находиться под прицелами и наших снайперов, и чеченских. Если бы меня подстрелили, все оказалось бы впустую, напрасно. Поэтому и оделся ярко, чтобы было видно издалека даже ночью — красная куртка, желтая майка. Решил, что буду идти с поднятыми руками, мол, ни спецсредств у меня нет, ни оружия, иду разговаривать. Так и шел по площади.

      - То есть сомнений, что к «Норд-Осту» ты все-таки прорвешься, не было, что ли?

     - Я об этом в тот момент даже и не думал. Поехал и все, решил, на месте разберусь. На кордонах говорил, что иду за детьми,— меня пропускали.

      - Но до тебя вывести детей пытались и Кобзон, и Немцов, и Хакамада…

     - В том-то вся и разница, что они об этом вели переговоры, а я конкретно предложил бы себя в заложники. Может, террористы и согласились бы. Во всяком случае, я сделал все, что мог. Жаль только, что двери оказались заперты, а ломиться я не стал — понимал, что вход может быть заминирован, не дай бог, еще растяжка или мина. Спровоцировать же штурм не хотелось. Постоял немного, заглянул внутрь — пусто, никого… Только слева в фойе лежал мертвый охранник… В общем, так ко мне никто и не вышел.

      - Не заметили?

     - Да все они видели! Как можно захватить здание и не видеть, что происходит вокруг него! Просто не отреагировали почему-то. А я постоял минут пять-десять и пошел обратно — делать-то нечего. Подошел к оцеплению, смотрю, мне в живот стволы. Я говорю: «Ребята, не стреляйте, я свой». Спецназ меня принял жестко, но корректно — не били, не ломали, сразу отвели в штаб. Там народ серьезный. Допросили: «Зачем ходил? С какой целью?». Я отвечал как есть — сотрудник, говорю, но сейчас не на службе. Пришел попробовать вывести детей. В свое личное время… И все, с кем я общался в ту ночь, попали в своеобразную «вилку». С одной стороны, умом можно понять, что этот мой поступок нелогичен, не надо было мне туда ездить, там есть кому разобраться. С другой стороны, я не мог не поехать! Я ведь и в милиции тоже поэтому — не умею стоять в стороне…

      - По душевному порыву?

     - Ну да! Помнишь, такая реклама была по телевизору лет десять назад: «Муниципальная милиция — работа для настоящих мужчин!». А я как раз МАИ закончил, работал по распределению на авиационном заводе. Как увидел рекламу, особо долго не размышлял — позвонил, подал документы…

      - Но этот поступок поставил под угрозу жизнь сотен людей, не говоря уж о твоей собственной…

     - Сейчас я это понимаю, а тогда… И глупо как-то все получилось, когда ко мне никто не вышел.

      - И на службе, наверное, теперь проблемы…

     - Да, сейчас идет расследование…

      - Могут и уволить?

     - Знаешь, когда шел к «Норд-Осту», я не думал о том, что будет дальше. Я даже не знал, останусь ли жив. В конце концов, в тот момент я был обычный человек, гражданин, а не капитан милиции. А если меня выгонят из органов… ну, в Москве просто станет на одного нормального мента меньше, вот и все… Но я надеюсь, что меня все-таки поймут.

      - Еще очевидцы рассказывают, что в момент задержания ты был, мягко говоря, не совсем трезв…

     - Когда в штаб приехали сотрудники нашего УСБ и отвезли меня на освидетельствование, прибор показал 0,5 промилле алкоголя в крови. Просто в тот день, если помнишь, было очень холодно и шел дождь. При моих 90 килограммах веса 50 граммов коньяка, чтобы не замерзнуть,— несерьезно. Я этого, кстати, тогда и не скрывал — да, выпил немного, но не для храбрости, а чтобы согреться. И кстати, на утреннем освидетельствовании в крови алкоголя уже не было, а ведь я в ту ночь совсем не спал!

      - А не боялся, что чеченцы примут тебя за агента ФСБ и расстреляют…