Выставка проходит в Центре имени Андрея Сахарова и называется «57 часов в театре». На холстах и досках с помощью масла, туши и позолоты застывают дрожащие кадры любительской видеосъемки, сде- ланной террористами, солдатами ФСБ и Дэном Ридом (документальный фильм «Террор в Москве»). Разрывы, смещения, подтеки — и вот кто-то из персонажей оказывается «здесь», а кто-то — уже «там», а сквозь неровности холста и щели на досках проступает изломанная и истертая икона смерти. Точнее, ее мучительного, наркотического ожидания. Жертвы и террористы ждут одинаково. Переглядываются, тихо плачут, смотрят в камеру живые и в никуда — мертвые. Превращаясь в тени, обесцвеченные и уравненные клубами смертоносного газа.

      Внизу — документальными титрами — реплики: «Я так хорошо помню их лица», «Мама, я совсем не хочу умирать», «Аллах свидетель, мы хотим смерти больше, чем вы — жизни», «Вдруг в холле появилась девушка».

      Картины повторяются, увеличиваясь и уменьшаясь в размерах — как всплески расстроенной и потому навязчивой памяти. Или рефрены экстренного выпуска новостей. Вокруг – декорация из разрушенных и обгорелых кирпичных стен школьного спортзала — будущий «Беслан».

      Рядом на телеэкране крутится запись хроники в доказательство того, что в реальном, линейном, «тикающем» времени ничего значительного не происходит. Документальность не есть подлинность, но куда без нее военному художнику?

      Что касается подлинности, то в нашей стране она стирает границы между правдой и вымыслом, жизнью и театром. Не знаю, готов ли к этому британский художник, но ему стоит лишь протянуть руку — и ее пожмут Андрей Шаров с его облитыми акрилом фотографиями поп-кумиров, Александр Дрючин с грезящими в тюремных орнаментах заключенными, Алексей Каллима с его графическим узлом из лиц «кавказской национальности» — то преследуемых на российских дорогах, то клубящихся с гуриями в раю. А после всех — Константин Худяков. Его по-гибсоновски натуралистичные святые мученики клонированы из 50 тысяч высококачественных фотографий и потому «живее всех живых».

      Кин же канонизировал обреченную на смерть человеческую массу, работая с отобранной кучкой плохоньких кадров. Может быть, оппозиция Худяков—Кин и не дотягивает до столь почитаемой художником пары Уорхолл—Рихтер, но в зоне действия «Норд-Оста» любой художник, скорее всего, действительно начинает писать как один и думать как другой.

      Собравшийся на открытие выставки народ имел так же мало общего с лондонцами, которым картины были показаны в апреле этого года, как современники — с потомками. Это были не обыватели, пришедшие вспомнить о чужой и своей трагедии в канун четырехлетней годовщины, а правозащитники и очевидцы, собравшиеся, чтобы разобраться. Сотрудники центра, представители движения «За права человека», комитета «Гражданское содействие», Московской Хельсинкской группы, российской общественной организации «Норд-Ост», правозащитной фракции «ЯБЛОКА»…

      Потому что, в отличие от лондонских терактов, «Норд-Ост» до сих пор продолжает «висеть в воздухе», как невыветрившийся газ. Я смотрела на сидящих заложников и слушала о том, как мучаются от болезней и лишений, не добившись помощи от государства, те, кто сегодня жив. Смотрела на спящих шахидок и слушала о том, как их убили во сне, без суда, не выспросив о причинах теракта, после чего разразилась целая волна терактов, и среди них — бесланская трагедия. Смотрела на чеченца в камуфляже и слушала о том, как гниют в тюрьме те, кто пытался предотвратить теракт или помочь в переговорах с террористами, — Михаил Трепашкин, Заулбек Талхигов.

      Смотрела на растворяющуюся в воздухе фигурку Ольги Романовой (случайно, помните, зашедшей в здание и тут же расстрелянной) и слушала о том, как Анна Политковская, носившая через этот же вестибюль заложникам воду, успела незадолго до собственной гибели уберечь от длиннорукого «правосудия» одного чеченца и его семью. Смотрела на «бесланские стены» и думала о тупом и хамском «учете» грузинских школьников. Смотрела на художественную патину и трещины на досках и слушала о том, что после газовой атаки у террористов было целых 20 минут, чтобы взорвать здание. Но они этого не сделали. И здание осталось стоять декорацией властных амбиций — подлинного и единственного, по мнению собравшихся, объекта государственной защиты и на Дубровке, и в Беслане.

      Каким бы ни был художником этот Джон Кин, его картины, помещенные в чеченские декорации и московскую галерею, источают пары актуальности, превращая любого прохожего в участника и очевидца.

      Символ продолжает жить и действовать, проникая далеко за зону художественного или кураторского контроля. И дело не только в том, что директор Сахаровского центра Юрий Самодуров долго не решался провести эту выставку в Москве и ему приходилось писать объяснительные записки на таможне. Картины начали раскупать. И все без исключения приобретения — с изображением заложников. Шахидки, которых Кин никак не мог обойти стороной, оказались никому не нужны.

      Уже сейчас, в Москве, заметно, как они тихо оккупируют выставочное пространство, замещая фабулу теракта коллективной биографией: вот красавица обнимает своего младенца, вот она гладит утюгом свой смертный наряд, вот стоит с автоматом, вот сидит, глотая слезы, вместе с русскими детьми, вот спит, отравленная газом, а вот, уже убитая, на полу. Еще несколько покупок, и выставка превратится в святилище чеченской мадонны-смертницы, убитой во сне…

      «Ваши родители, наверное, читали Хемингуэя, — спрашиваю у Джона. — А что читаете вы?» — «Недавно прочел книгу американки Лайонел Шрайвер «Нам нужно поговорить о Кевине». Это рассказ матери. Ее ребенок оказался убийцей. Очень сильно и близко мне».

      Я не читала, но, может быть, и мне — тоже. Только показалось нелепым, почему тему «Норд-Оста» взял не русский, а англичанин, а идея показа выставки в Москве принадлежит Human Rights Watch. Мы слишком близки к эпицентру события. И хватая его голыми руками, одни из нас кричат от боли, другие по привычке держат их за руки и затыкают рты.

      В Британии с успехом идет пьеса Натальи Пелевиной In Your hands по сюжету и диалогам событий на Дубровке, и, если все сложится благополучно, Джон Кин выпустит свой продюсерский проект — оперу.

      У нас время от времени идет «Сентябрь.Doc» по блогам о Бесланской трагедии. Ни играть, ни смотреть его долго невозможно. Слишком подлинно для массовой публики. А документальный видеоарт «Сука» Игоря Волошина о войне в Чечне — просто нигде не показывают. Слишком хорошо для неизвестного режиссера.

      …В зале одна из посетительниц подводит Джона Кина к свисающим от потолка до самого пола спискам погибших «Норд-Оста» и показывает свою фамилию. Это — ее сестра.

      Центр Андрея Сахарова, до 30 ноября.